Дзюрдзи - Страница 52

— Туда! Ты не бойся, туда! — ответил Петр и поехал дальше, пока лошадь его не увязла по колени в каком-то рву.

— Ааа! — снова удивился Петр. — Опять не туда заехали!

Без большого труда, натянув вожжи и понукая своего резвого конька, он выбрался из рва и повернул назад. Остальные сани тоже поворотили, но теперь впереди оказался Шимон. Ехали они и ехали, пока Степан снова не крикнул из своих саней:

— Опять Пригорки!

— Тьфу! Сгинь, пропади, нечистая сила! — сплюнул Петр и окликнул Шимона:— Эй, поворачивай назад!

— На что мне назад, коли и так хорошо! — ответил новый проводник.

— Может, и хорошо! Кто его знает, — буркнул Петр.

Клеменса начало трясти, у него зуб на зуб не попадал.

— Тятя, — пожаловался он, — что-то мне кажется, опять хворь на меня нашла!

Но это не хворь на него нашла, а с непривычки у него разболелась голова с похмелья, и ветер, пробравшийся под тулуп, пронизывал до мозга костей. Петр снова сплюнул и зашептал:

— Отче небесный, царю земной, смилуйся над нами, грешными...

— Поворачивай! — орал теперь на Шимона Степан. — Поворачивай, Шимон! Не видишь что ли, на пруд заехали?

Он разглядел сквозь снег тени деревьев на берегу пруда. Зычный голос его пробился сквозь шум ветра и долетел до Петра—тот мигом повернул лошадь. За ним повернули и другие.

Прошло уже больше часу, как они, хмельные, ослепленные вьюгой, кружили по равнине, поворачивая из стороны в сторону и не находя дороги, хотя столько раз пересекали ее в разных местах.

— Черт в глаза туман напускает, — молвил Петр.

— И то, — жалобно проговорил Клеменс, весь дрожа от холода.

Степан проворчал:

— Еще замерзнешь тут, как собака.

С минуту помолчав, он добавил:

— А не станет меня, эта гадина совсем Казюка изведет...

Он вздохнул.

Шимон в своих санях причитал:

— Ой, горькая, горькая доля мне и моим деткам!

Вдруг Клеменс приподнялся в санях и ужаснулся:

— Опять Пригорки!..

Петр тоже поднялся и стал пристально вглядываться.

— А как же! Пригорки!.. — подтвердил он. — Черт водит нас, не иначе... Черт взъелся на нас сегодня, туманит глаза и водит...

— Кругом водит... — заметил Клеменс.

— То-то и есть, что кругом. Черт это, не иначе... вылезай из саней...

Высаживаясь из саней, он сказал сыну:

— Пойдем искать дорогу...

Едва они ступили в снег, вплотную к ним подкатили сани Степана, так что полозья сцепились с полозьями.

— Идем дорогу искать!.. — позвал Петр Степана и Шимона.

Все четверо, увязая в снегу, прошли несколько шагов; вдруг Клеменс вскричал:

— Глянь, тятя, глянь!

Он вытянул руку к серевшей неподалеку, движущейся тени, которая показалась из-за рощи и медленно скользила в снежной мгле.

— Во имя отца и сына... — перекрестился Петр, — сгинь, пропади, нечистая сила...

Степан, самый храбрый из всех, прошел еще несколько шагов.

— Черт или баба? — колеблясь, промолвил он.

— Баба... — подхватил Шимон, — шельма баба, не дала денег, ведьма эта... я ее, как мать родную просил... Ого! Дождется она!

И он ринулся вперед. Через несколько секунд он уже бежал во всю мочь своих пьяных ног назад к зарывшимся в снегу саням. Навалившись на сани, пыхтя и ругаясь, он принялся выворачивать одну из жердей покрытого соломой сиденья.

— Она самая, — бормотал он, — ведьма эта... чертова милка... кузнечиха проклятая... денег не дала, а по ночам людей на погибель водит...

— Она! Опять она! — крикнул Петр и тоже вытащил из саней увесистую жердь.

— Да сгинет бесовская сила перед господней, и да поборют силы небесные бесовскую силу... Поганая душа ее... Сынка моего погубить хотела, а теперь и всех нас хочет в поле заморозить... Нет, не бывать этому...

— И чего она к нашему семейству привязалась, житья нам не дает? — заголосил Клеменс. — Ужели из-за нее пропадать моей головушке?

Степан рта не раскрыл, но тоже выворотил жердь из саней...

В белом мутном сумраке лица их не были видны, но в громком пыхтении, в мрачном бормотании и пьяных выкриках слышалось, как нарастали и бурлили самые жестокие страсти: страх и жажда мести. Прошла минута; в нескольких шагах от сцепившихся полозьями саней затемнела копошившаяся кучка людей и воздух прорезали душераздирающие вопли и стоны; однако ветер заглушил их протяжным воем и со свистом унес в ширь полей, где бушевала вьюга...

Еще через несколько минут сильный порыв ветра разорвал снежную мглу, и тогда показалась прямая, как струна, дорога и трое саней, в которых сидело четверо мужиков. Они побороли бесовскую силу и нашли дорогу. Подхлестывая лошадей и протяжно их понукая, они быстро понеслись по гладко укатанной дороге и скрылись в снова поднявшейся метели. Позади, чернея неподвижным пятном на белой земле, осталась жена кузнеца Михала, Петруся. Палками они проломили ей грудь и ребра, раскровянили молодое лицо и бросили посреди чистого широкого поля белому снегу на подстилку, черным воронам да галкам на съедение.

ЭПИЛОГ

В зале суда жарко от множества народу и огней.

В этот поздний ночной час после долгого разбирательства воздух насыщен тяжелой усталостью. Наконец, отворяется плотно запертая и зорко охраняемая дверь.

С глухим шорохом поднимается публика; подсудимые тоже встают со своей скамьи. Длинной вереницей выходят из совещательной комнаты присяжные; один из них с торжественным видом громко читает четыре вопроса; каждый вопрос относится к одному из обвиняемых, и на него должен последовать короткий ответ: виновен, не виновен.

Четыре раза среди глубокой тишины в переполненном публикой, ярко освещенном зале отчетливо и громко звучит: